Неточные совпадения
Иногда случается человеку во
сне увидеть что-то подобное, и с тех пор он уже во всю жизнь свою грезит этим сновиденьем, действительность для него
пропадает навсегда, и он решительно ни на что не годится.
—
Пропал совершенно
сон! — сказал Чичиков, переворачиваясь на другую сторону, закутал голову в подушки и закрыл себя всего одеялом, чтобы не слышать ничего. Но сквозь одеяло слышалось беспрестанно: «Да поджарь, да подпеки, да дай взопреть хорошенько». Заснул он уже на каком-то индюке.
Что было следствием свиданья?
Увы, не трудно угадать!
Любви безумные страданья
Не перестали волновать
Младой души, печали жадной;
Нет, пуще страстью безотрадной
Татьяна бедная горит;
Ее постели
сон бежит;
Здоровье, жизни цвет и сладость,
Улыбка, девственный покой,
Пропало всё, что звук пустой,
И меркнет милой Тани младость:
Так одевает бури тень
Едва рождающийся день.
Они сидели возле Марфы Тимофеевны и, казалось, следили за ее игрой; да они и действительно за ней следили, — а между тем у каждого из них сердце росло в груди, и ничего для них не
пропадало: для них пел соловей, и звезды горели, и деревья тихо шептали, убаюканные и
сном, и негой лета, и теплом.
— Дурачок, — щурясь на красное солнце, говорит бабушка, — куда тебе дойти? Упадешь скоро, уснешь, а во
сне тебя оберут… И гармония, утеха твоя,
пропадет…
Глаза мои смыкались от усталости; и прежде, чем Андрей окончил свой ужин, я спал уже крепким
сном. Не знаю, долго ли он продолжался, только вдруг я почувствовал, что меня будят. Я проснулся — вокруг все темно; подле меня, за дощатой перегородкой, смешанные голоса, и кто-то шепчет: «Тише!.. бога ради, тише! Не говорите ни слова». Это был мой Андрей, который, дрожа всем телом, продолжал мне шептать на ухо: «Ну, сударь,
пропали мы!..»
И в смутном, как
сон, движении образов началась погоня и спасание. Сразу
пропал мост и лягушки, лес пробежал, царапаясь и хватая, ныряла луна в колдобинах, мелькнула в лунном свете и собачьем лае деревня, — вдруг с размаху влетели в канаву, вывернулись лицом прямо в душистую, иглистую траву.
Возница безнадежно плюхнулся на облучок, выровнялся, качнулся, и мы проскочили в ворота. Факел исчез, как провалился, или же потух. Однако через минуту меня заинтересовало другое. С трудом обернувшись, я увидел, что не только факела нет, но Шалометьево
пропало со всеми строениями, как во
сне. Меня это неприятно кольнуло.
Я часто так во
сне тебя видала,
Как ты теперь у ног моих сидишь;
Во
сне я так в глаза тебе глядела,
И было в них темно и глубоко;
И мне хотелось глубже в них вглядеться,
И я в них дна не находила; мне
Казалося, что в
пропасть я гляжу;
И страшно было, и так сладко вместе!
Что, если и теперь я вижу
сон?
Под утро комната наполнилась удушливым серным запахом. На рассвете Коротков уснул и увидал дурацкий, страшный
сон: будто бы на зеленом лугу очутился перед ним огромный, живой биллиардный шар на ножках. Это было так скверно, что Коротков закричал и проснулся. В мутной мгле еще секунд пять ему мерещилось, что шар тут, возле постели, и очень сильно пахнет серой. Но потом все это
пропало; поворочавшись, Коротков заснул и уже не просыпался.
Меркулов не хочет поддаваться
сну, но временами что-то мягкое и властное приятно сжимает его голову; тогда веки вдруг задрожат и сомкнутся с усталой резью, приторная истома сразу
пропадает, и уже нет больше ни казармы, ни длинной ночи, и на несколько секунд Меркулову легко и покойно до блаженства.
— А так, друг мой,
пропал, что и по се два дни, как вспомню, так, господи, думаю, неужели ж таки такая я грешница, что ты этак меня испытуешь? Видишь, как удивительно это все случилось: видела я
сон; вижу, будто приходит ко мне какой-то священник и приносит каравай, вот как, знаешь, в наших местах из каши из пшенной пекут. «На, говорит, тебе, раба, каравай». — «Батюшка, — говорю, — на что же мне и к чему каравай?» Так вот видишь, к чему он, этот каравай-то, вышел — к пропаже.
Союз довольно странный заключен
Меж им и Сашей был. Их разговоры
Казалися таинственны, как
сон;
Вдвоем, бывало, ночью, точно воры,
Уйдут и
пропадают. Одарен
Соображеньем бойким, наш приятель
Восточных слов был страшный обожатель,
И потому «Зафиром» наречен
Его арап. За ним повсюду он,
Как мрачный призрак, следовал, и что же? —
Все восхищались этой скверной рожей!
Откуда он взялся? Никто не заметил, где этот неприятный гость мог взойти, но не было ни малейшего сомнения, что это настоящий, чистокровный нигилист, и потому
сон у всех
пропал сразу. Рассмотреть его еще было невозможно, потому что он сидел в потемочках в углу у окна, но и смотреть не надо — это так уже чувствовалось.
Но не кляни повествований странных
О том, как длился непонятный
сон…
Из бездн ночных и
пропастей туманных...
Но ничего этого не было даже во
сне, жизнь прошла без пользы, без всякого удовольствия,
пропала зря, ни за понюшку табаку; впереди уже ничего не осталось, а посмотришь назад — там ничего, кроме убытков, и таких страшных, что даже озноб берет.
— Слава Тебе Господи! Нашла Тебя молитва моя, молитва скорбная, глас сердца моего доступен Тебе! — произнес он, вздохнув полною грудью, как бы после тяжелого
сна. — Отлегло… на душе легче стало! Я не продаю отечества… Я отвожу лишь его от
пропасти.
— Слава Тебе, Господи! Нашла Тебя молитва моя, молитва скорбная, глас сердца моего доступен Тебе! — произнес он, вздохнув полной грудью, как бы после тяжелого
сна. — Отлило… на душе легче стало! Я не продаю отечества… Я отвожу лишь от
пропасти.
Это открытие указало ей на ту неизмеримую
пропасть, которая лежала между ней, опозоренной и загрязненной близостью к негодяю, и им, теперь заснувшим вечным
сном, — идеалом мужской нравственной чистоты.
А какие там ребята — почитай, вся свита без голов лежит, руки-ноги по утесам разбросаны. Так во
сне в полном вооружении ни за понюшку и
пропали. Который и жив, тому за кустом руки вяжут, к седлу приторачивают…